Из любви к искусству (зарисовка из жизни тбилисской школы в тяжкие времена)

Елена Петросян

Зверский график подачи электричества в начале 90-х имел крупный плюс — в святые моменты электрификации все относительно живое население Тифлиса с ликованием врубало все электроприборы, находящиеся в зоне доступа, и бдительно следило за их работой, наслаждаясь быстротечным счастьем.

Стиралки, рефлекторы, радио, видео и, конечно, телевизоры на разные голоса утешали одичавших у костров горожан и внушали чувство собственной полноценности.

Знай наших!

Пусть руки по локоть в иранской копоти, пусть главным и единственным запахом зимы для всех сословий стал «Керосин Диор», но и мы вкушаем плоды цивилизации, и мы приобщаемся и соответствуем. Только этим гордым чувством и можно объяснить внимание, с которым бессмертный шедевр Дзефирелли был обсосан до дыр, проглочен и переварен бандой осатаневших от отсутствия еды, тепла и внимания тринадцатилетних троглодитов — моим первым в жизни классом. «Ромео и Джульетта». То, что фильм прошел на следующий день после моего педагогического дебюта, было неслыханной удачей. Не воспользоваться этим было нельзя. «Поставим?»- спросила я самым будничным тоном, который смогла изобразить. Ответом был восторженный рев. Первая репетиция произвела неизгладимое впечатление как на меня, так и на потенциальных веронцев. Оглядев класс, я спросила:

— Ну, кто первым пробуется на роль Ромео?

Народ безмолвствовал. Взгляды застенчиво скользили по стенам, неизменно останавливаясь на задней парте, где степенно восседал Котик Магикян — признанный глава клана. Внезапно затянувшуюся паузу прервал грохот отодвигаемого стула — вождь созрел.  «Ромео, о зачем же ты Ромео», — вздохнула я, глядя на кругленькое брюшко и пухлые щечки.

— Выбери Джульетту и признайся ей в любви, — потребовала я голосом Галины Волчек. Котик посмотрел на меня с тихим упреком — суровое армянское воспитание боролось в нем с внезапно вспыхнувшей любовью к искусству. Впрочем, бой был недолгим.

— Джюлет, камфет хочишь?, — поинтересовался он у Ниночки Циклаури с тщательно продуманным безразличием. Ура! Труден только первый шаг, и толпы тбилисских Ромео начали атаку объектов. Процесс пошел.

Репетиции шедевра велись с потрясающим рвением. Лишь однажды я робко попыталась отменить работу- у меня был день рождения. Но на стихийно организованном митинге предлог был признан надуманным, и вся банда заявилась ко мне домой, произведя фурор среди гостей и родственников. Они скромно отмели приглашение к столу, с недоумением выслушали дикий ржач близких мне людей — он вспыхивал после каждого их «Еленрафаэлна» — и увели обиженную меня репетировать любимую сцену.

Тот, кто полагает, что мы увлеклись романтикой балконного свидания, недооценивает наши суровые нравы. Память о репетиции, проведенной в день совершеннолетия, я унесу с собой в могилу.

Уже на дальних подступах к классу вопли Гагика Хачикяна, ответственного за подготовку сегодняшнего действа, были замечательно слышны:»Цховребашвили, они уже здес! Елена идет, а постель еще не готови стоит!» Швейцар и военрук, мирно беседующие в вестибюле, ошарашенно замолкли и проводили нашу группку странными взглядами. Кормилица Наночка Нанукашвили, уже облаченная в синий капот, загоняла зрителей за красную линию, одна из Джульетт — Мара Режанова- выбирала из толпы дублера. Мероприятие было не из легких, ибо желающих полежать на смертном ложе и поорошаться слезами безутешных мамок-нянек, была масса.

«Сегодня Джульеттой будет Гагик, — безапелляционно заявила я. — Кто не работает, тот не умирает!» Счастливый Гагик натянул поверх дубленки веселенькую ночнушку, сменил ушанку на розовый чепец (школу уже перестали отапливать) и улегся на две соединенные парты, призванные изобразить ложе юной синьорины. Процесс пошел. Работа спорилась. Кормилица трудолюбиво побуживала своего «ягненочка», хитрая армянская морда которого под розовым чепчиком светилась предвкушением. Настал давно желанный миг: вот уже синьора Капулетти зашлась в крике, не желая смириться со смертью дочери, как вдруг волосатая лапа Джульетты, поднявшись над смертным ложем, оттолкнула склонившуюся над ней мать. Вслед за лапой восстал и остальной организьм, судя по фырканью, пылающий негодованием.

«Я этот испорчени вешч болше слишать не хочу!»,- заявил Гагик изумленным подельникам, гордо покидая класс.

«Э, Джульетта, ночнушку сними!»- заорал бдительный Котька и кинулся вослед. Вернулся он минут через пятнадцать .»Гагик правду сказал,- заявил он мне печально. — Савсем испорчени пиэса».

Открыв томик Щепкиной-Куперник , он нашел нужное место, предупредив шепотом: «Вслух низя -девочки в классе».

Я посмотрела на проштрафившуюся строфу:

Синьора Капулетти Дай поглядеть! Увы! Похолодела! Застыла кровь, И ЧЛЕНЫ ОНЕМЕЛИ! Опустим занавес над этой печальной сценой(с)…